Оцифровано: журнал УСПЕХИ ХИМИИ 1938 г, Том 7, вып. 4 

ИЗ ИСТОРИИ ХИМИИ

 ИЕНС ЯКОБ БЕРЦЕЛИУС*

В. Яффе

*Глава из “The Crucibles Bernard Jaffe (the lives and achievements of the great chemists, 1934)”

Лишь весьма сведущие алхимики умели разгадывать смысл хаоса причудливых рисунков и знаков, которые заполняли страницы старинных химических рукописей. Алхимики излагали свои мысли на невразумительном языке символов. Может быть, не надо было быть особым мудрецом, чтобы  догадаться, что несколько   точек, расположенных в виде кучки , должны изображать песок. Возможно, знатокам вин было известно, что символ  обозначает спирт. Но кто мог бы догадаться, что  обозначает буру,  — мыло, что символом стекла служат два кружка, соединенных черточкой — , или, что символом глины служил знак , а символом морокой соли—  ? Что символ  может обозначать только день, а тот же знак, перевернутый вниз — только ночь? A каково значение всех прочих причудливых рисунков, великое  множество которых взирает на читателя со страниц алхимических рукописей и часть которых проникла даже в более позд­нюю литературу? 

Что за путаница бессмысленных знаков! А к этому времени основы химии были уже более или менее достроены. Флогистон уже перестал существовать, и взамен него прочно обосновалась теория горения Лавуазье. Уже принята была новая химическая номенклатура де-Морво, а Дальтон уже опубликовал свою теорию атомов, которая дала четкое объяснение двух краеугольных камней всего здания химической науки: закона постоянства состава и закона кратных отношений. Но необходимо было еще расчленить это болото астрологических и оккультных знаков для того, чтобы можно было без опасностей воз­двигнуть стойкое сооружение химической науки. Необходимо было уничтожить мусорную кучу произвольных знаков, заменить ее более удобной понятной системой. Вера в алхимию была уже потрясена, но змей не был еще окончательно умерщвлен, ибо его символы еще извивались на страницах химических сочинений. Никакой охотник любитель не был в состоянии без  посторонней    помощи    пробираться    сквозь  их дебри. В итальянской рукописи  Антония   Нери начала XVII в. для  металла ртути было использовано не менее чем  12  символов и 35 различных названий.   В другой   книге   свинцу   было   присвоено  14 символов и 16 названий. Кункель справедливо жаловался на эту неразбериху. Древние алхимики  стремились скрывать свои мнимые знания за непроницаемой путаницей секретных иероглифов. Необходимо было что-нибудь предпринять для того, чтобы  химия стала понятной всякому, кто пожелал бы ее изучать с удовлетворительным усердием. Примерно в то время, когда Пристлей был занят открытием кислорода, Олаф Бергман в Упсала (в Швеции) попытался разрешить это затруднение. Но его рисунки были почти столь же варварскими. Еще преклоняясь перед старыми мастерами, он не смел совершенно отречься от них. Он продолжал применять для металлов древние символы, которые проникли в Европу из Персии, Индии и Египта; через Грецию и Рим. В древности известно было семь распространенных металлов. Таково же было число известных планет, которым в то время преклонялись. Халдейцы верили, что металлы растут под влиянием планет, и приписывали каждому божеству и планете один металл. Персы изображали вращение небесных светил, как восхождение по семи лестницам к семи воротам, из коих первые были из свинца, вторые — из олова, третьи — из меди, четвертые — из железа, пятые — из смешанного ме­талла, шестые — из серебра и седьмые из золота.

У египтян круг был символом божественности или совершенства, из чего логически следовало, что он представлял и солнце. Луна, которую они видели на небе в виде полумесяца, изображалась, как и присвоенный ей металл, — серебро, знаком полумесяца . Коса Сатурна,  самого ленивого из богов, символизировала характер этого небесного тела и одновременно, обозначала свинец, как самый ленивый из металлов,  молния Юпитера была символом блестящего олова. Копьё и щит Марса, бога  войны, изображались   знаком      и служили   символом  железа. Зеркало Венеры, изображаемое знаком было присвоено меди, так лак Венера возникла из морской пены у берегов острова Кипра, известного залежами медной руды. Меркурий, быстроногий посланник богов, изображался в виде жезла  служившего также и символом ртути.

Затем была сделана попытка сменить древний язык знаков.  В то время, когда Лавуазье с сотрудниками был занят реформой химической номенклатуры, Академия наук в Париже избрала Гассенфраца  и Аде для усовершенствования    химических    символов. Их система,   однако, была также слишком  сложной. Они предложили в качестве символов металлов кружки с расположенными в  середине их первыми буквами латинских или греческих названий металлов, как например: Горючие вещества они обозначали полуокружностями в четырех разных положениях, а именно:  водород, cepa,  углерод и  фосфор. Три короткие   прямые   линии в разных   положениях   обозначали   теплород, кислород и азот. Сложные вещества, состав коих не был еще известен, обозначались четырехугольниками, поставленными на один из своих углов. Размещая свои символы в разных положениях, они смогли составлять изображения более чем для 300000 разных соединений, состоящих из трех простых веществ. Результатом этой работы была опять-таки путаница, так как не каждый изучавший химию являлся чертежником. Вскоре более простая схема была предложена Берцелиусом — человеком, труды которого в области химии были так успешны, что на протяжении ряда лет он почитался законодателем или настоящим повелителем экспериментальной химии. В 1796 г. мы видим Берцелиуса готовящимся к медицинской ученой степени. Он привык к нужде и лишениям. Много лет подряд он, будучи сиротой, работал на ферме своего отчима, живя в помещении, которое, к счастью для него, служило одновременно хранилищем для картофеля. Забота скупого отчима о том, чтобы картофель зимой не замерз, спасла от холода будущего ученого. Четыре доллара деньгами и пара шерстяных чулок были жалким вознаграждением за годы службы. Он отправился в школу в местечко Линкепинг, по соседству с местом его рождения, мечтая о том, кем он станет через 10 лет. В школе он стал проявлять живой интерес к естественным наукам и начал коллекционировать птиц, насекомых и растения. Он приобрел ружье и иногда, забывая строгие правила школы, убегал охотиться за птицами. Его учитель поощрял эту любовь к естествознанию, которая чуть не кончилась несчастьем. Чтобы иметь возможность учиться в школе, он должен был, как и прочие ученики гимназии, заниматься частными уроками. Он состоял домашним учителем двух сыновей одной вдовы и чуть было не застрелил одного из них во время совместной охоты на птиц. Вдова сообщила об этом ректору, и тот тотчас же запретил Берцелиусу пользоваться оружием. Но Джон ненавидел власть директора так же сильно, как любил охоту. За неустанное пользование оружием, несмотря на запрещение, он чуть не был исключен из школы. Кроме того, он часто пропускал уроки. За последний учебный год он пропустил в общей сложности 63 урока древнееврейского языка. Ректор не смог забыть этого, и когда молодой Берцелиус явился к нему за получением свидетельства об окончании школы, он должен был выслушать нотацию о том, что он является молодым человеком с большими способностями и сомнительным често­любием и что он пропустил 63 урока. Он должен исправить своё пове­дение, если желает, чтобы из него вышло что-нибудь, так как «пока он подает лишь сомнительные! надежды». В университете он заинтересовался экспериментальной химией. Он принялся за самый дешевый учебник химии, который он смог раздо­быть — Гиртаннера, «Основы ангифлогистонной химии» (первая немец­кая книга, основанная на антифлогистической химии Лавуазье), и по­просил своего учителя, проф. Иоганна Афцелиуса, разрешить ему в сво­бодное время работать в маленькой лаборатории. Старшие студенты имели возможность работать там раз в неделю, но это не удовлетворяло Берцеогиуса. Он настойчиво просил Афцелиуса о разрешении работать в лаборатории чаще; последний, желая испытать Берцелиуса, предложил ему предварительно прочесть несколько больших фолиантов по фармако­логии. Это смогло бы отбить охоту у самого честолюбивого студента. Но Берцелиус преодолел множество запутанных рассуждений и иероглифов и вторично обратился с той же просьбой к Афцелиусу. «Сумеете ли вы отличить лабораторию от кухни?» — издевался над ним учитель. Этот вопрос был тем более неуместным, что собственная лабо­ратория Афцелиуса являлась переоборудованной кухней. Афцелиус не подозревал того, что впоследствии Берцелиус выполнит свои классиче­ские работы, пользуясь в качестве лаборатории снова своей собственной домашней кухней. Афцелиус был неумолим. «Вы можете приходить только тогда, когда работают остальные» — гласил его ответ. Но даже власть учителя не смогла остановить Берцелиуса. Он вступил в переговоры со служителем, подкупил его и получил доступ в лабораторию через задний ход в отсутствие Афцелиуса. Несколько дней Берцелиус тайком приходил в лабо­раторию и с увлечением проделывал опыты, описанные в учебнике, или придуманные им самим. Но однажды он попался. Некоторое время Афцелиус стоял в темноте позади мальчика и наблюдал, как тот осторожно манипулирует разными химическими приборами. Наконец, он окликнул «преступника» и сделал ему выговор за нарушение дисциплины. Берцелиус ничего не отвечал. Он был уверен, что будет исключен. Но Афцелиус лишь пошутил: «Теперь вы можете пользоваться парадным вхо­дом в лабораторию и можете пробираться в нее с моего ведома». Но все же у Берцелиуса не было достаточной свободы для его собственных работ. Он нанял себе студенческую квартиру с примыкающей к ней каморкой бее окон, но с очагом. Здесь он провел самые радостные часы своей жизни. «Однажды», пишет он, «я был занят приготовлением азотной кислоты и заметил выделение какого-то газа. Я собрал его в бутылях над водой, чтобы выяснить, что это за газ. Я подозревал, что это кислород, и никогда я не переживал моментов столь глубокой и чистой радости, как в те моменты, когда введенная мною в газ тлеющая щепка вспыхнула пламенем и осветила мою темную ла­бораторию». Затем после ряда усердных опытов он подготовил доклад о своеобразном газе, названном закисью азота. Он вручил этот доклад своему учителю, который покачал головой и направил его сначала в Медицин­скую коллегию, а затем в Академию наук. К величайшему возмущению Берцелиуса, доклад не был принят, но не потому, что он был недостоин экспериментальной проверки, а потому, что «они не одобрили новой химической номенклатуры» Лавуазье, которой он посмел придерживаться. С таким затхлым научным формализмом должен был бороться Бер­целиус. В то время, когда Берцелиус заканчивал свои научные занятия в университете, Алессандро Вольта, профессор физики в Павии, изобрел новую машину, производящую электричество. Это изобретение, как и мно­гие другие, было следствием случая. За несколько лет до этого земляк Вольта Алоизио Гальвани повесил несколько вскрытых лягушек на медный крючок, прикрепленный к железной решетке балкона. Когда раскачиваемые ветром трупы лягушек прикасались лапками к железной решетке, их ножки судорожно вздрагивали. Совершенно невероятное явление. Сокращение мышц в членах мертвых лягушек - Гальвани был поражен. Кто-нибудь другой на его месте ошарашил бы мир каким-либо таинственным объяснением этой «посмертной жизни». Но он не попытался объяснить это явление «воскресением лягушек из мертвых». Времена старой алхимии уже миновали. Он дал гениальное открытие, но привел ошибочное объяснение этого явления. Тогда Вольта принялся за работу, чтобы найти истинное происхождение этого животного электри­чества. Медленно он пришел к убеждению, что замеченное возникнове­ние электричества следует приписать металлам, а не лягушечьим лапкам. К удивлению ученого мира он это доказал. Он пошел еще дальше и хорошо использовал свое открытие. Путем соединения двух разных металлов, между которыми был положен кусок ткани, пропитанной рас­твором соли, он получил слабый электрический ток. Он соединил ряд пластинок этих металлов и полуда более сильный электрический ток. Вольта изобрел «вольтов столб» — прототип гальванических элементов и аккумуляторов. Сэр Джозеф Бэнкс, президент английского Королевского общества, получил первое сообщение об этом открытии в частном письме (от 20 марта 1800 г.) от Вольта, который был членом общества. Раньше чем зачитать его перед обществом (в июне), он показал его Антону Карлейлю и Уиллиаму Никольсону. Они не замедлили воспользоваться громадными возможностями этой новой силы, предполагая, что, поль­зуясь ею, удастся разлагать вещества, не поддававшиеся до тех-пор раз­ложению. Они вскоре пропустили ток от вольтова столба через воду и разложили ее на кислород и водород, выделявшиеся на платиновых по­люсах их электрической машины. Фуркруа, друг и враг Лавуазье, по­строил большой вольтов столб и сжигал с его помощью металлы, счи­тавшиеся до сих пор несгораемыми. Воображение Берцелиуса разгорелось. В атом открытии скрывалось мощное орудие для химика. Он начал работать над вольтовым электри­чеством совместно со старшим из его молочных братьев, Ларсом Экмарком. Темой его медицинской диссертации было действие электричества на органические тела. На следующий год он опубликовал совместно со своим другом фон Гизингером работу о разложении соединений с помощью вольтова столба. В этой работе он предлагал теорию, согласно которой металлы всегда продвигаются к отрицательному, а неметаллы — к положительному полюсу электрической машины. Идею положительного и отрицательного электричества провозгласил Вениамин Франклин, на­звавший положительно наэлектризованными те тела, которые отталкива­лись натертой шелком стеклянной палочкой. Указанная, работа Берцелиуса, однако, не всколыхнула химической мысли. Лишь через четыре года молодой английский химик, опубли­ковав отчет о его работах и повторив их, нашумел ими на весь мир. Вениамин Франклин «обезоружил молнию и приказал небесному огню повиноваться его голосу». Но теперь Гемфри Дэви, пользуясь электрическим столбом Вольта и исследованиями Берцелиуса, выделил целый ряд новых и странных элементов. Эти его работы потрясли людей больше, чем открытие фосфора, сделанное столетием раньше.

Хотя и было известно, что природа поташа и соды сложна, но до того времени неизвестен был метод, с помощью которого можно было бы разложить эти вещества на составные элементы. Дэви, в лаборатории которого Фарадэй, ставший потом бессмертным, был занят мытьем бу­тылок, построил мощную вольтову батарею и в октябре 1808 г. про­пустил энергию 150 гальванических пар через небольшое количество расплавленного поташа. Результатом опыта было глубокое разложение. На отрицательно заряженной платиновой проволоке он вскоре заметил шарики серебристого вещества, самопроизвольно вращающиеся. «Его ра­дость была беспредельна, он начал плясать, и прошло некоторое время, пока он овладел собой настолько, чтобы быть способным продолжать опыт». Он работал столь усердно, что вскоре заболел, и весь Лондон беспокоился за его жизнь. Лондонское общество восприняло произве­денное Дэви выделение металла калия как новое чудо и превозносило Дэви. Люди платили по 20 фунтов за возможность слушать его лекции. Французская Академия наук удостоила его медали. Эта награда была бы уделом Берцелвуса! если бы было известно, что открытия Дэви бази­ровались на предшествующих работах Берцелиуса. Так утверждал Вокелен открывший хром. Незадолго до этого Дэви, сын бедного резчика по дереву из Пензанса, снискал себе за одну ночь славу открытием физиологического эф­фекта веселящего газа — этой бесцветной закиси азота, впервые полученной Пристли в 1776 г. и позднее описанной Берцелиусом в письме, к его учителю Афцелиусу. Известнейшие люди всех профессий приез­жали в Лондон, чтобы вдыхать этот газ, который ускорил пульс Дэви «на двадцать ударов и заставил его плясать вокруг лаборатория как сумасшедшего».   Среди   явившихся   был   даже   поэт  Кольридж, но он заявил, что его интересует  больше эпическая  поэма Дэви  об освобождений евреев из Египта, чем веселящий газ.

В течение долгого времени хлор считался сложным веществом. Та­ково же было мнение Берцелиуса, не совпадавшее, однако, о мнением Дэви, который считал хлор элементом. Опыты Дэви пролили свет на этот вопрос и доказали, что хлор является не «оксисоляной кислотой», т. е. не соединением кислорода с соляной кислотой, а простым газо­образным элементом. С этого момента, когда экономка Берцелиуса Анна говорила, что чашка, которую она моет, «пахнет оксисоляной кислотой», он поправлял ее, говоря «послушайте, Анна, вам на следует больше говорить окисленная соляная кислота, говорите хлор, так будет пра­вильнее». После этого спора относительно хлора Берцелиус, уже профессор химии, биологии и медицины Стокгольмского университета, страстно же­лал встретиться с Дэви. Однако еще раньше он получил от Бертолле приглашение посетить Париж. Берцелиус еще раздумывал над тем, ехать ли в Париж или в Лондон, но в это время вспыхнула война между Швецией и Наполеоном, положившая предел его колебаниям, и он от­правился в Англию. Он посетил Дэви в его лаборатории в только что основанном Королевском институте. Они беседовали о хлоре, и гость искренно поздравлял Дэви с его научными достижениями. Дэви пригласил гостя в свой дом к завтраку на следующий день Француз — дворецкий провел Берцелиуса в гостиную, в которой Дэви заставил Берцелиуса достаточно долгое время дожидаться хо­зяина, и гость имел время восторгаться блеском и богатством его квар­тиры — Дэви был женат на богатой вдове. За завтраком англичанин и швед опять беседовали о химии. Дэви пытался затмить гостя своим высоким положением. 22 лет от роду он был приглашен Румфордом занять кафедру профессора химии в Королевском институте, 33 лет он был возведен королем в сан «рыцаря», и «большой свет» Лондона по­клонялся ему. Берцелиус был учителем королей и князей, ему самому - воздавались все почести, которыми располагал химический мир, и он счел это важничание хозяина неприличным. Много лет спустя, путе­шествуя по Дании и Швеции, Дэви посетил Берцелиуса, которого он считал «одним из величайших украшений эпохи». Однако в отноше­ниях этих двух химиков скоро наступил окончательный разрыв вслед­ствие злой интриги секретаря Королевского института, и они больше не встречались. Раньше чем отправиться в обратный путь, Берцелиус закупил, много приборов и  совершил поездку в Слоу, чтобы посетить сэра Уиллиама Гершеля, где бывший музыкант на гобое, ныне знаменитый астроном, показывал ему свои большие телескопы, зеркала которых он собственно­ручно шлифовал, стоя на ногах по нескольку часов подряд. В это время он существовал на средства своей сестры. Затем Берцелиус посетил Кэмбридж, где он сделал запись: «С благоговением я посетил места, в ко­торых Ньютон сделал большинство своих великих открытий». Позднее он провел «один из самых достопамятных дней своей жизни», будучи приглашенным на завтрак, на котором среди других выдающихся уче­ных Англии он встретил Томаса Юнга, многостороннего гения, обосновавшего волновую теорию света своим открытием интерференции. После его возвращения в Швецию Берцелиус был назначен директором вновь организованной Академии сельского хозяйства. Вскоре после возвращения на родину Берцелиус закончил труд, который значительно облегчил изучение химии! Он решительно отказался от старого химического языка символов и ввел вместо них рациональ­ную систему химических сокращений. «Легче писать сокращенное слово, чем чертить знак,  который имеет мало  общего  со  словами и который должен быть большего размера, чем буквы обычного текста, для того, чтобы он был удобочитаем». Это была основа большой реформы, кото­рую он провел в связи с порученным ему шведским правительством заданием по составлению новой фармакологии. «Химические символы должны состоять из букв для того, чтобы их легче было читать, и для того, чтобы они ни уродовали печатной книги. Поэтому в качестве хи­мического знака я беру первую букву латинского названия каждого элемента», так, например: углерод carbo С; водород hydrogenium H; кислород oxygenium О; азот nitrogenium N; фосфор phosphorus P; сера sulphur S. 

«Если же два металла (элемента) начинаются с одной и той же буквы, то я беру первую букву и следующую за ней, которая различна у  обоих», как, например: золото aurum Аu серебро argentum Ag, медь cuprum Сu, кобальт cobaltum Co; кремний  silicium Si; сурьма   stibium   Sb; олово stannum Sn; платина platinum Pt. Калий kalium К (одно время писали также Ро от слова potassium). Как большой поклонник атомистической теории Дальтона, Берцелиус присвоил символам также значение относительного веса атомов. Пропис­ная первая буква названия элемента должна была обозначать один атом. Эти символы служили для определенных количественных изме­рений и «стали давать нам возможность сообщать без длинных разгла­гольствований количество атомов разных составных частей, содержав­шихся в каждом сложном теле». Таким образом, они давали в руки ключ к разгадке химического состава веществ: Это было гигантским ша­гом на пути к тому, чтобы химию сделать математической наукой. Правда, одним поколением раньше Уиллиам Хиггинс уже ввел в употребление символы, как, например, J для горючего воздуха, т. е-водорода, D для лишенного флогистона воздуха, т. е. кислорода, S для серы. Но он лишь намекал на применение эквивалентных весов элемен­тов (он называл их силами притяжения), придавая, например, формуле воды вид выражения: «J 6 5/8 D», в которой 6 5/8  обозначало эквивалент­ный вес кислорода по отношению к водороду. Его способ написания был однако, недостаточно ясен, его объяснения были туманны, и Хиггинс не предпринял ничего для того, чтобы объяснить свои новшества. Берцелйус пошел дальше в своем стремлении упростить науку. Он придал символам элементов значение простейших частей соединения. Так, окись меди писалась СuO, сернистый цинк ZnS. Первоначально он обозначал количество атомов кислорода точками, а количество атомов серы— запятыми; таким образом углекислоте был присвоен символ , а сероуглероду—. Но вскоре он отказался от этих точек и запятых, хотя минералоги еще на протяжении десятилетий пользовались этими знаками для обозначения  состава минералов. Берцелиус ввел применение алгебраических показателей для обозна­чения более чем одного атома элемента в соединении. Несколько позже два немецких химика Либиг и Поггендорф переместили показатели, рас­положенные первоначально в правом верхнем углу символа элемента, в правый же нижний угол. Таким образом формула двуокиси углерода, содержащая один атом углерода и два    атома    кислорода,    приняла вид: СО₂. Эти символы и формулы были впервые опубликованы в 1814 г. в таблице атомных весов, напечатанной в «Анналах философии». В последующие годы химическая литература радикально изменила свой вид. Доктор Эдуард Тэрнер из Юнион Колледжа в Лондоне стал пользо­ваться этими символами в появившемся в 1832 г. четвертом издании его «Основ химии», где он, оправдываясь, пишет, что решился ввести химические символы в качестве наглядного средства. Вместо иероглифов искателей золота химики стали применять простую систему Берцелиуса.
Как беспредельно различие между помещенным ниже выражением на языке символов Лавуазье:

и переводом того же выражения  на систему Берцелиуса: Fe + 2H₂O + 3O₂ + 4N₂O

Как против многих других больших достижений науки, и здесь по­явились возражения. Странным кажется, что даже Дальтон отдавал предпочтение своему языку рисунков. Он писал: «Символы Берцелиуса ужасны. Молодой студент может быстрее изучить древнееврейский язык, чем ознакомиться с ними». Он, очевидно, забыл свое собственное изображение квасцов:

в котором символы обозначают серу, поташ и глинозем. Тем не менее новая система выдержала испытание временем. Ори­гинальные символы Берцелиуса не только привились, но они послужили также основой для выбора названий и изображений вновь открываемых элементов и соединений.

Теперь Берцелиус принялся за еще более громадный труд. Работая над новым учебником, он натолкнулся на работу Рихтера о соотноше­ниях, в которых соединяются вещества. Это заставило его заняться изу­чением атомных весов. Относительные веса атомов Дальтона были не­точны и неполны. Берцелиус считал, что химик должен располагать точными атомными весами для того, чтобы его химические манипуляции стали чем-нибудь большим, чем догадками древних алхимиков. Он взялся поэтому за определение относительных весов всех известных в то время 50 элементов. По его словам «без такой работы за рассветом не может последовать день». Он должен был при этом быть готовым посвятить всю свою неутомимую энергию делу укрепления атомной тео­рии Дальтона путем анализирования всех доступных ему химических соединений. Мало кто рискнул бы взять на себя столь неслыханный труд. Стоит лишь вспомнить об эпохе и условиях, в которых работал Берцелиус. Его знаменитый ученик Велер описывает в своих воспоми­наниях  помещение, в котором работал Берцелиус. «Лаборатория состояла из двух обычных комнат с самым примитивным оборудованием; там не было ни печей, ни вытяжек, ни водопровода, ни газа. У стен стояло несколько шкафов с химикалиями, в середине — стол с паяльной лампой и сосуд с ртутью. В стороне помещался слив, состоящий из каменного сосуда с водой, снабженного краном, и расположенного под ним горшка. В расположенной, по соседству кухне, в которой Анна готовила ему пищу, стояла небольшая нагревательная печь». Необходимых для анализа реактивов зачастую совсем нельзя было достать, иногда же они были слишком загрязнены, чтобы их можно было использовать для по­лучения точных результатов. Даже ныне многие аналитики, вооруженные всеми достижениями науки, отказались бы от такого неслыханного предприятия. Но Берцелиус не поколебался. Он решил измерять и взвешивать до тех пор, пока он не добьется серии верных относительных весов атомов. Для большей верности он подвергал неоднократному анализу все химиче­ские реактивы, которыми пользовался. Самые лучшие приборы, кото­рыми располагал химический мир того временя, были весьма грубы в сравнении с современными. Так как ему во многих случаях приходилось самому конструировать приборы, то он стал учиться стеклодувному искусству у бродячего итальянского стеклодува Иошуа Ваккано. Он создал много новых способов очистки реактивов и видоизменил много принятых в то время аналитических методов. Каникулы, развлечения, игры, даже питание его мало интересовали на протяжении месяцев этого тяжелого труда. Он обладал совершенно неутомимым духом. Однажды, пытаясь извлечь золото из соединений гремучей кислоты, он чуть не погиб от взрыва. Для того чтобы спасти зрение, он вынужден был на протяжении месяца оставаться в затемнен­ной комнате. Но после выздоровления он немедленно вернулся в лабо­раторию. Новое наблюдение доставляло ему всегда большую радость; сияющим взглядом он обращался в таких случаях к своим студентам: «Ну, друзья, я нашел кое-что интересное». Когда ему понадобился платино­вый тигель, оказалось, что во всей Швеции можно найти лишь один единственный. К счастью, владелец его, фон Гиссингер, согласился одол­жить его Берцелиусу. С другими приборами ему везло меньше, так при­ходилось много возиться с их изготовлением или же изобретать новые методы анализа. На протяжении 10 долгих лет, не прерывая одновре­менно преподавательской и издательской работы, он подвергал анализу одно соединение за другим до тех пор, пока не изучил состав свыше 2000 химических веществ. Его паяльная трубка и весы, эвдиометр и ти­гель в конечном итоге дали ему серию атомных весов 50 элементов, из­вестных ученому миру того времени. Если сравнить   его  таблицу  атомных  весов   с  данными  Дальтона, полученными всего лишь двумя десятилетиями раньше, и с современ­ной таблицей атомных весов, то нельзя не преклониться   перед   трудо­любием и точностью этого гиганта среди экспериментаторов.

Его цифры первоначально не были полностью приняты. Британская ассоциация прогресса наук отнеслась к ним недоверчиво. Тэрнеру было поручено проверить цифры; проверка подтвердила их правильность. Позднее бельгийский химик Жан Стас обнаружил ошибку в атомном весе углерода. Весь список Берцелиуса был взят «под сомнение». В многочисленных лабораториях Европы ставились опыты с целью найти другие ошибки; но результаты лишь восстановили доверие к точности экспериментов Берцелиуса. Некоторые лица хотели лишить его славы, пытаясь объяснить замечательное совпадение его данных с современ­ным счастливым совпадением ряда экспериментальных ошибок. Фактом, однако, остается то, что его таблица атомных весов элементов до сих пор остается непревзойденным документом, говорящим о тщатель­нейшей  экспериментальной  работе  и  исключительной  настойчивости.

В 1818  г.  некто Ган, промышленный химик,  уговорил Берцелиуса совместно с ним приобрести химический завод в Грийсгольме. B связи с работой на этом предприятии по изучению серной кислоты Берцелиус открыл элемент селен. Он оставался недолго на заводе, так как вскоре после этого пожар уничтожил предприятие. Это не было его единственным предприятием. Совместно с Л. Г. Вернером, профессором минералогии в Фрейберге, он участвовал и эксплуатации минеральных источников, а позднее, пользуясь взятыми в долг суммами, основал про­мышленное производство уксуса. Но он не был дельцом. Все его про­мышленные похождения кончались несчастьями, и на протяжении по­следующих 10 лет Берцелиус должен был без устали работать, чтобы оплачивать  громадны долги. Он усердно занимался издательским делом и продолжал много ра­ботать и своей лаборатории. Характер у него был добродушный, по словам Колера он «часто рассказывал самые разнообразные анекдоты и любил искренне посмеяться над хорошей шуткой. Если он бывал в пло­хом настроении и у него краснели глаза, то окружающие знали, что он страдает от очередного приступа нервной головной боли. В таких случаях у него появлялось желание застрелиться, он отказывался от приема пищи и ни с кем не встречался». Труд без конца и без передышки, уединенная жизнь подорвали ого здоровье. Его головные боли странным образом совпадали с фазами луны. Казалось, что больше всего он страдал между восемью часами утра и восемью часами вечера в дни полнолуния или новолуний. В Париже он был однажды, по какому-то случаю, приглашен к ужину. Астроном Лаплас, который недоверчиво относился к связи между головной болью шведского ученого и положением луны, послал ему приглашение, предполагая, что швед не будет знать дни новолуния в чужой стране. Но Берцелиус вынужден был отказаться от приглашения вследствие жестокой головной боли. Вернувшись в Стокгольм, он стал работать в лаборатории, изредка совершая путешествия, до тех пор, пока разрушенное здоровье не ли­шило его совершенно возможности вести экспериментальную работу. Ему предложили занять нечто вроде почетной должности. Вспышка холеры в Стокгольме в 1834 г. застала Берцелиуса в должности председателя комитета по наблюдению за похоронами жертв эпидемии. Еже­дневно в пять часов утра он бывал на кладбище до тех пор, пока однажды жестокая простуда не свалила его с ног. Он был болен, оди­нок и уже стар. Берцелиус направился к своему другу Тролле-Вахтмейстеру побесе­довать с ним на тему, которая до тех пор редко его интересовала. Друг внимательно выслушал его и ответил: «Я полагаю, что можно быть счастливым и не вступая в брак, но тот, кто никогда не познал счастья жить под одной кровлей с любимой женой, ничего не знает о лучшей стороне жизни». У Берцелиуса засияли глаза и он поставил вопрос со­вершенно точно. «При благоразумном выборе насладиться этим опы­том никогда не поздно» гласил ответ. Берцелиус был удовлетворен, но был вынужден поставить еще один вопрос. «Чтобы быть совершенно счастливым, мужчина должен обладать собственным домашним очагом и не должен искать его вне своего жилья», - гласил на сей раз также ясный и точный ответ.

Много лет назад, когда Берцелиус еще был молод и только что от­дался увлекательному труду химика, он подумал о браке. Один из его зарубежных ученых друзей был счастливо женат. К нему Берцелиус обратился за советом. «Может ли ученый делить свое время между напряженной работой в лаборатории и обязанностями домашней жизни?» Полученный им ответ помог ему принять решение. «Хоть я и счастлив так, как может быть счастлив лишь отец семейства, но я думаю, что если бы теперь не был женат, то вступил бы в брак только под влиянием непреодолимой страсти», ответил друг. Берцелиус избрал путь бес­предельной преданности науке. Он целиком отдался работе в привле­кавшей его лаборатории.    Но теперь дело обстояло иначе. Его здоровье было подорвано, и он был одинок. Слова Тролле-Вахтмейстара были бальзамом для его боль­ной души. Стареющий химик не стал терять времени. Он посетил своего старого друга, члена городского совета Поппиуса, у которого, как это знал Берцелиус, была дочь 24 лет. Робко, опасаясь отказа,   Берцелиус попросил у него руки его прекрасной дочери. И велико было его удивление когда не только родители высказали согласие, но и сама девушка, не обнаружила неудовольствия по этому поводу. Не был ли он самым знаменитым химиком в Европе? Вокруг него толпились студенты со всех концов мира. Выдающаяся честь быть женой такой знаменитости. Обнадеженный сватовством, Берцелиус должен был сначала восста­новить свое расшатанное здоровье. Он посетил Париж и был представ­лен королю Луи-Филиппу, который беседовал с ним целый час, в то время как его наследник Фердинанд, принц Орлеанский, льстил ему, говоря, что он получал первые уроки химии по страницам французского издания учебника химии Берцелиуса. В. Австрии он встретил Меттерниха, а в Етере получил приглашение, к завтраку от поэта Гете, свыше 50 лет назад, девятнадцатилетним юношей, будучи в Лейпциге, Гете интересовался химией и построил себе маленькую доменную печь, с, по­мощью которой он хотел получить алхимическое золото и медицинские соли. Вскоре он бросил это занятие и отдален более практическим нау­кам. Он приобрел лабораторию и занялся анализами вод. В возрасте 35 лет этот поэт и мечтатель проявил интерес к остеологии. Во время пребывания в Иене в 1787 г. он сравнивал, совместно с, его другом Лоди, черепа человека и животных. Он попал тогда, на верный путь. «Эврика!» воскликнул он, «я не нашел ни серебра, ни золота, но обна­ружил междучелюстную кость человека». Это открытие поразило мир. До тех пор известно было, что такая кость имеется только у животных. Она отличала человека от обезьяны. Какой поток дискуссий вызвал этот ученый дилетант! Еще один раз, семь лет спустя, наука услышала о нем, когда он совершенно один решил повести борьбу против теории цветов Ньютона. Без посторонней помощи он вел борьбу против всех седовласых физиков Европы за свою теорию цвета, как комбинации света и тени. Он также   отказался   признать  атомы   Дальтона. Гёте на, протяжении всей своей жизни продолжал интересоваться науками. Великий поэт и великий химик Берцелиус вместе посетили потухший вулкан, о природе и происхождении которого они спорили. Гете интересовался явлением извержения вулканов, и много лет назад написал работу на эту тему, утверждая, что в кратере вулкана, не бу­дет найдена лава. Берцелиус же утверждал, что если они будут рыть, то найдут лаву. Так оно и оказалось, и поэту это понравилось. Гете предложил Берцелиусу остаться еще на один день, так как он хотел по­смотреть работу Берцелиуса с паяльной трубкой. Он был восхищен трудолюбием своего гостя и выразил сожаление по поводу того, что в его возрасте (ему было теперь свыше 70 лет) невозможно уже изучить это искусство даже с помощью Берцелиуса. В возрасте 56 лет Берцелиус, плотный мужчина, среднего роста с привлекательной внешностью и хорошими манерами, женился на стар­шей дочери Поппиуса. Он был возведен в бароны и избран членом Верхней палаты шведского парламента. В 1840 г., когда, ему был 61 год, парламент назначил ему годовую пенсию в 2000 долл. Его брак, оказался счастливым; вместо того, чтобы забросить увлекательную работу химика, как это сделал Дэви, он продолжал, выпускать научные работы из своей лаборатории. Хотя на, склоне лет он был свидетелем крушения некото­рых своих обобщений, но в 250 работах, охватывающих все области хи­мии, он оставил потомству такое обилие фактического материала, кото­рое еще долго служило всему миру источником плодотворной научной работы.